Анна БРОЙДО. Женские лица абхазской войны

Анна Бройдо 30.09.1994. Фото Попова.

В последний день командировки я забежала в гудаутский Штаб Конфедерации народов Кавказа.

– Что значит – домой едешь! – возмутился кабардинец Славик Альтудов. – Вот он, твой дом – здесь. Мы – твои братья. А вот сидят твои сёстры.

«Сёстры» – работающие в Штабе абхазские девушки – радостно кивают головами. И, действительно, зря я кавычки поставила.

Вика

От Нижней Эшеры до линии Гумистинского Фронта всего два-три километра по петляющей дороге. А напрямик – так ещё ближе.

[98]

Здесь, в бывшем военном санатории, где сейчас расположен эвакосортировочный пункт для раненых, из-за ежедневных обстрелов не осталось ни одного целого стекла. Пришлось кое-как закрыть окна зелёными армейскими носилками, которые почти не спасают от стылого апрельского ветра. 

За старшего в санатории хрупкая застенчивая девушка, начальник штаба медико-санитарного батальона Виктория Хашиг. С первых дней на войне, один из организаторов медслужбы Фронта:

– Знаешь, я ведь по специальности стоматолог, в Москве институт закончила. И, как все студенты, проклинала военную кафедру, тогда казалось, ну нам-то зачем «организация военно-полевых госпиталей»! Кто ж тогда знал, что так пригодится. Я теперь даже хочу нашим преподавателям с «военки» благодарность отправить.

Медико-санитарный батальон – это 65 женщин-санинструкторов, шофёры «Скорых», также владеющие приёмами оказания первой помощи, и персонал эвакосортировочных пунктов. Все добровольцы. Из полевых сестёр только четыре – профессиональные медработники, остальным пришлось обучаться по ходу дела. Возраст – от восемнадцати и старше.

Для парней в войне всё-таки есть некая доля романтики, а вот к девушкам из медсанбата она оборачивается самой тяжёлой и страшной стороной. Вика считает, что ужаснее всего, когда война становится привычкой, героизм – повседневностью:

– Но без этой привычки было бы совсем невозможно работать, ведь каждый день под обстрелом. Нам достается

[99]

всё, мы разве что не стреляем, Красный Крест и оружие – несовместимы. Конечно, если будут убивать меня или раненого, придется защищаться, однако направленно стрелять я не пойду, и никто из наших девчонок не пойдёт. Я считаю, что лучше спасти одного нашего раненого, чем убить двадцать гру... двадцать солдат противника.

Кстати, запинка у Вики очень характерная. Её коллега, анестезиолог Новоафонского госпиталя Андрей Тужба, говорит: «наши оппоненты». Вообще здесь, в непосредственной близости от фронта, люди красивы и сдержаны: они заняты делом. Пылкие речи о патриотизме и ненависти – это всё в тылу.

– Вика, война никогда не улучшала нравы, а тут девушки одни среди мужчин. Не обижают их?

– Что ты! Наоборот, носят на руках, пылинку с них готовы сдуть, потому что в самых тяжёлых ситуациях девчонки рядом – и ребята уже не так боятся. Наши девочки все героические, даже не знаю, о ком тебе рассказать. Вот Инга Габния – худенькая, маленькая, лет двадцать ей, не больше. Во время боевых действий в Верхней Эшере перетащила по сплошь обстреливаемому мосту через Гумисту на наш берег семерых раненых. Или Виолетта Томасян – она вместе с шофёром под гранатомётным огнем раненых из «Скорой» выносила, когда их на мосту подбили.

– Один боец рассказывал мне про санинструктора их батальона: «Она и раненого, и пулемёт его тащит, одной рукой перевязывает, другой отстреливается! Не женщина, а чистый Рэмбо, слушай!»

– Это, наверное, про Иру Завьялову! Она красавица: высокая, статная, коса золотая до пояса! Пошла в санинструкторы

[100]

с самого начала войны, ещё когда шли бои в Сухуме, а сейчас в Очамчырском районе, с партизанами.

– А правда, что девушки идут на войну, чтобы отомстить за близких?

– Не знаю, мы как-то об этом особо не говорим... У каждого своё, наверное, и это тоже есть. Но многие встали в строй буквально с первого дня войны, так что, думаю, не всё так просто. А сейчас, конечно, уже каждая потеряла и родных, и друзей... И наших девочек мы потеряли: Жанна Гвинджия в сбитом вертолёте сгорела. Ира Курская и Лика Топуридзе раненые в плен попали, замучили их. Гунда Квициния, Лолита Гвинджия, Саида Делба, Ира Гоцеридзе… Много, конечно... А обстрел-то какой! Тут неизвестно, кто уцелеет. Но сейчас об этом пока нельзя говорить: мы делаем одно дело и, пока оно не закончено, все мёртвые – в числе живых. А потом уже будем считать наших погибших.    

Ляля

– Слушай, ты к нам на позиции хочешь – и не боишься?

Смуглая, невысокая, глаза шалые. Камуфляж, автомат на плече.

– Конечно, боюсь – только дураки ничего не боятся.

– Значит, я – дура. После второго выстрела зверею и уже совсем не страшно. Но ничего, не бойся – убережём!

Потом, уже на позициях в Верхней Эшере, её боевые товарищи подтвердили: «Она и правда ничего не боится! Вообще Ляля удивительный человек: в ней сочетается всё. Вот она курит – и не как женщина, а по-мужски, выпить

[101]

может, на язык ей вообще лучше не попадаться! Но когда спускаемся в тыл, она оденется, подкрасится – смотришь и удивляешься: «Неужели эта красавица – наша Лялька?!»

Ляля Паразия – санинструктор кабардинского отряда под командованием Ибрагима Яганова. Впрочем, жёсткого разделения по «национальности» в абхазской армии нет: в этом отряде воюет и осетин, и несколько абхазов.

– Ляля, ты профессиональная медсестра?

– Нет, но когда папа болел, никого, кроме меня, не подпускал, так что и уколы, и капельницы – это я давно умею. Вообще-то я в Москве живу, двое детей там, старший сейчас в институт поступать будет. Но, как только война началась, то сразу приехала – я же абхазка! Сама себе дала слово: пока не кончится – отсюда ни шагу.

Недавно Ляля отмечала день рождения. Ребята подарили магазин патронов.

И ещё один рассказ о Ляльке:

– Однажды под обстрелом мы с ней побежали за нашим пацаном раненым. Она несётся прямо во весь рост, даже не пригнётся. Вокруг же так и свистит – страшно, сил нет! Но делать нечего – приходится тоже во весь рост бежать, а то стыдно. И вот я бегу, не отстаю и только шёпотом Богу молюсь: «Господи, ну когда же эта блядь пригнётся!»

Аида

Аида Капш работает в пресс-центре Минобороны:

– Из Сухума мне удалось выбраться лишь 1 июля, да и то контрабандой. Потому что те, кто хочет уехать, заносятся

[102]

властями в чёрные списки, а у меня брат семнадцатилетний, мы его всё это время дома прятали: они ходили по домам и хватали людей, чтобы потом обменять их на своих пленных. У одной женщины мать забрали больную, восьмидесятилетнюю. Она плакала, просила оставить мать: «Лучше меня возьмите!» Бесполезно. К счастью, друзья наши, армяне, взяли нас с братом с собой, сказали, что мы – члены их семьи. Так и выбрались, а мама там осталась.

Перед самой войной я устроилась в Министерство образования секретаршей. И в сентябре вышла на работу – семью кормить как-то было надо. Я закончила Тбилисский политех, поэтому грузинский хорошо знаю. Там, в Министерстве, вообще многонациональный коллектив был – русские, армяне, гречанки. А потом с каждым днём их всё меньше становилось, всё больше приходило новых сотрудников-грузин. И я уже чувствовала, что надо мной тучи сгущаются, но совсем невозможно стало после мартовского наступления наших. Я несколько дней на работу не выходила, затем отважилась – все в одной комнате сидят, что-то бурно обсуждают. Я вошла, они сразу замолчали, уставились недобро: «А мы уже собрались поминки по тебе устраивать».

Если бы ты смогла пройти по городу, поговорить с людьми, почувствовать, как и чем они живут! Голодуха, ни электричества, ни воды, ни газа. Спасал только «кофе», мы на него и пшено, и горох, и геркулес пережарили. Вечером за чашечкой с соседями соберёмся – стариками в основном – и они говорят: «Бог с ним, с городом, новый построим, лишь бы наши дети поскорее пришли – живые!» А многие так отупели от этого кошмара, что уже ничего не хотят,

[103]

только бы всё кончилось, а как – им уже и неважно. И ещё выручала «Просто Мария». Правда-правда, вроде бы такой сериал глупый, но все так истосковались по нормальной, пусть хоть в Бразилии, жизни, что, если вдруг свет дают и телевизор работает, люди даже на обстрел внимания не обращают, в укрытие не бегут: сидят и смотрят, не отрываясь...

И знаешь, я здесь, в Гудауте, так обнаглела! В Сухуме после часу дня нос из дома высунуть боялась. А тут – в шесть часов вечера спокойно иду по улице. И, самое удивительное, ловлю себя на мысли, что иду – и просто так улыбаюсь!

Валентина

– Вот, знакомьтесь, корреспондент из Москвы, покажите ей своё хозяйство. Но, чур, кровь не брать – а то знаю я вас! – с шутливой строгостью предупреждает начальник медслужбы Гумистинского Фронта Лев Аргун.

Женщины в белых халатах весело смеются. Особенно старшая: маленькая, кругленькая, задорная украинка. Когда тётя Валя сказала, что ей целых шестьдесят четыре – я ушам своим не поверила.

В Новом Афоне терапевт Валентина Николаевна Ревина поселилась в 1979 году – климат для больного сына полезный: «Приехала, посмотрела вокруг и почувствовала: моя земля, мои люди. Отныне нам друг без друга никуда».

– А что такое грузинский национализм, я ещё несколько лет назад поняла, когда съездила в Тбилиси на курсы повышения квалификации. Курсы – всесоюзные, были врачи

[104]

и из Белоруссии, и из Средней Азии, и из России, а документацию нам показывают только на грузинском языке! И когда мы возмутились, они так уж были недовольны. Лекцию по сексологии нам читал такой пожилой, матёрый красавец. И вот он начал сокрушаться: мол, со времен царицы Тамары трудно найти чистокровных грузин, я очень боюсь, что мой сын не найдёт себе чистокровную жену... Я не стерпела и выступила: мол, я женщина старая, в сексологии, может быть, не очень, а вот в генетике кое-что понимаю. Есть у меня собачка с длиннющей родословной. Решили мы её с таким же породистым кобельком свести, нашли жениха аж в Новороссийске. Приехали мы с ней, а из собачьего клуба интересуются: она у вас девочка? Нет, отвечаю, согрешила раз с чёрным армянским кобелём – замечательные щеночки получились! Мне в ответ: ну и забирайте её обратно к нему, она всю свою родословную из-за этого потеряла. Так вот, вы все так русских женщин любите, что о грузинской чистокровности и говорить смешно! А ваша царица Тамара и вовсе вроде нашей Катерины была – клейма ставить негде!» Он весь покраснел, от злобы затрясся – вылетел, дверью хлопнул! И как они меня там не прибили – а ведь грозились! 

Когда началась война, тётя Валя стала начальницей службы переливания крови прифронтового госпиталя. Теперь новоафонцы, рискнувшие остаться жить в городе, где ежедневно идёт обстрел, у неё «под колпаком»: в большую амбарную книгу занесены все жители – с адресами и группами крови.

– Если для кого-нибудь из раненых нужна кровь, мы выезжаем прямо к донорам на дом. Система отлажена, проблемы возникают только когда требуется редкая группа.

[105]

Вот Женя Бондаренко – единственная в городе с третьей-отрицательным – молодец, каждый раз по 500 миллилитров сдаёт, не меньше! Так и зовём себя: «вампирши» да «кровопийцы». Коллектив у нас весь женский, дружный. Вчера был праздник, день рождения у Маши, мы дома, кто что мог, вкусного наготовили. И стихи ей на открытку сочинили, как в студенческие годы:

Ты – чудесный человек! Не забыть тебя вовек!

Прикоснутся твои руки – и солдаты вновь в строю.

Вот с победою вернутся и на радостях напьются,

Нарожают нам ребят, босоногих абхазят!

Вспомним мы, как их встречали,

Как мы кровушку их брали –

Не забыть нам год войны!

Конечно, такого не забыть... Вчера ночью у нас в госпитале парень умер. Его мать – молодая женщина, сорок с небольшим, пятеро сыновей у неё было, старшему всего двадцать три. Так эта война уже четвёртого отняла, остался последний, десятилетний. И она в уме повредилась: сидит – и то закричит, то засмеётся страшно...

На всякий случай и я решила проверить свою группу крови. Оказалось, вторая, резус-фактор отрицательный.

– Ах, какая кровь редкая, королевская, – мечтательно качает головой тётя Валя. – Жаль, что ты в Гудауте находишься. Но, знаешь, если не против, оставь свой тамошний адрес: вдруг кому-то из наших раненых понадобится...

[106]

Сабина

14 августа 1992 года Сабинке Бутба исполнилось три. Мама испекла именинный торт, папа пошёл на рынок за фруктами, а, вернувшись, сказал, что началась война. Пришлось срочно уезжать, но Сабина до сих пор, когда не в настроении, хнычет: «Съели они мой толтик». Все дети любят сладкое, а для отца просто невыносимо слышать, когда вот такая кроха заползает к нему на колени и шепчет: «Папа, когда война кончится, ты мне купишь печенья?»

Первое время, когда семья эвакуировалась в Гудауту, не было газа и мама Аида «пилила» папу Леварсу: принеси хотя бы баллон! Леварса рассказывает:

– Ночью, под Новый год, скомандовали – на Сухум! Тогда у меня автомата не было, я забежал домой, взять хотя бы охотничий нож. Аида спросонья: «Ты куда?» Я, с подъёмом: «В наступление – на Сухум!» Она в ответ: «А газ ты мне добыл?» Рассказал ребятам, посмеялись, а через неделю парень из соседнего отряда спрашивает: «Знаешь анекдот? Абхаз в наступление на Сухум собрался, а жена ему: «Сухум-чухум, ты мне газ достань, а потом иди куда хочешь!»

Аида немножко обижается:

– Ну что ты меня позоришь! Во-первых, я со сна была, а во-вторых, мне же надо было обед детям готовить!

Когда в мае грузинский самолет бомбил Гудауту, Cабинин шестилетний братишка Лаша обнимал Леварсу за шею и кричал: «Папа, я жить хочу!» А Сабинка совсем не боялась – потому что ещё маленькая.

[107]

Ингрид

Ей всего восемнадцать: высокая, красивая, ещё по-детски угловатая и грациозная, как жеребёнок. Приехала на войну из Эстонии – добровольцем:

– Я в Тартусском университете на первом курсе училась. И с Каспаром мы раньше знакомы не были, только слышала от друзей, что есть такой замечательный парень, с осени в Абхазии воюет. На Новый год он приехал в отпуск, пятого января ему исполнялось двадцать три года. Девчонки потащили меня на день рождения. И знаешь, это была любовь с первого взгляда, мы весь вечер смотрели только друг на друга. Седьмого в первый раз поцеловались. А шестнадцатого уже были здесь, в Абхазии.

– Как же Каспар тебя-то с собой взял?

– Да не хотел, но я сказала, что всё равно приеду, так лучше уж сразу вместе. Он ПТУРСист, я стала медсестрой. В марте решили расписаться, назначили свадьбу на двадцатое, а пятнадцатого началось наступление... Но я всё равно ни о чём не жалею, правильно сделала, что поехала. Пусть всего два месяца, но мы их прожили вместе!

Те, кто вернулся из боя, рассказали: Каспар погиб у них на глазах. Пытаясь одолеть проволочную изгородь, он был прошит автоматной очередью. Тело так и повисло на проволоке, забрать его не удалось.

После провала мартовского наступления грузинская сторона отказалась выдать тела погибших абхазских солдат. В Гудауте провели собрание родственников. Когда кто-то из них, обезумев от горя, стал панически призывать к капитуляции перед противником, Ингрид первая демонстративно покинула зал.

[108]

Она не вернулась домой – стала санинструктором черкесской группы под командованием Мухамеда Килба. В этом, июльском, наступлении уже с ними, участвует в боевых операциях.

На досуге Ингрид научила товарищей нескольким эстонским словам и они стали приветствовать её на родном языке: «Тере, Лапс!» – «Здравствуй, Малыш!». Однажды это услышали ребята-абхазы и безмерно возмутились: «Как ты посмел эту девочку так назвать, слушай!»

Слово за слово, дело чуть не дошло до вооружённого конфликта... К счастью, недоразумение – под общий смех – быстро разъяснилось. Дело в том, что по-абхазски «лапс» значит – «сука». Но черкесы всё-таки здорово расстроились: как можно было даже подумать, что они так обидят свою сестрёнку!

Тося

Миниатюрная черноглазая Тося – старшая сестра инфекционного отделения в Центральном госпитале Гудауты. Кроме обычных больных, под её опекой оказались и раненые грузинские пленные, которых от греха подальше поместили к ней, в домик на отшибе.

– Иногда насмотришься, как целый день ребят изуродованных с фронта привозят, такая ненависть комом к горлу подступает – жалеешь, что в белом халате. Но я клятву давала, приходится, как положено, помощь оказывать. Вот лежит здесь пленный тбилисец, сорок три года, внучка у него... Сидел бы дома и воспитывал её, так нет, приехал

[109]

сюда порядок наводить! Да если бы мой муж или сын собрались в Тбилиси людей убивать, за порог бы не выпустила, своими руками бы убила! У нас по телевидению письма читали, которые нашли у их погибших: «Жена, тебе такой-то должен меха привезти, но если не отдаст, молчи, я всё равно тебе тут бриллиантов набрал, ты ведь любишь». Мой муж в освобождении Гагры участвовал. Когда он уходил, я пошутила (глупо, конечно, нельзя так было): ты бы, мол, мне чего-нибудь привёз. Так он шутки не понял, покраснел весь: «Как ты могла такое сказать! Как язык повернулся! Не дай Бог, соседи бы услышали, как потом в глаза смотреть?!»

А вообще, девочки, уже никаких сил от этой войны нет. Только бы она кончилась, я бы всю жизнь за бесплатно круглые сутки работала, только бы она наконец кончилась...

Катя

Ночь. Мы сидим на лавочке в беседке санатория «Черноморец».

Мне не спится, а Катя ждёт, когда с позиций вернётся Он. Темнота такая, что мне не то, что её лица – собственной руки не видно. Только огонёк сигареты и сбивчивый, негромкий голос:

– Ты только не подумай, что я за этим приехала: у меня муж в Москве и я его люблю, на самом деле люблю! Попала сюда случайно, с гуманитарной миссией, и вот застряла... Потому что у меня с этим парнем – не блядство. Это – Разговор с Богом.

[110]

Если б не война, мы никогда не то, что вместе – в одной компании б не оказались. Он на шесть лет моложе, холостой, весёлый, сам говорит, что в мирное время не реже трёх раз в неделю в ресторан ходил. И приехала бы я – старая баба с жалкой своей сотней тысяч. Да он и взгляд бы не задержал, а нашел бы девицу с двухметровыми ногами и в платье от Диора. И я бы по-другому его оценила: гладкий, самоуверенный – типичный курортный контингент. А теперь война нас всех очистила и всех выровняла.

Вот он вечером приезжает, и я его хотя бы хлебом с маслом могу накормить, а иногда – даже коньяка купить бутылку. Он каждый день под обстрелом, у машины вся кабина пулями и осколками продырявлена, а назавтра ему опять туда и каждая ночь может стать последней. И я в такую ночь – как Последняя Женщина на Земле. Мы говорим друг другу такие слова, которые никогда и никому, наверное, не сказали бы. А потом он спрашивает: «Мы после войны встретимся?» Я отвечаю: «Конечно, обязательно встретимся!» Радостно переспросит: «Правда? Ты правда этого хочешь?» – «Ну конечно!»

На самом деле мы никогда больше не увидимся. Никогда в жизни сюда даже отдыхать не приеду. Только тогда я это навсегда сохраню, и никто это у меня не отнимет. Потому что знаю: он вскользь посмотрит – и не узнает. А узнает – так ещё хуже.

[111]

Роза

Отзыв Мориса Негрэ из международной организации «Врачи без границ» категоричен: «Самая лучшая кухня в Абхазии – в новоафонском госпитале!» Французы, как известно, в этом деле толк знают, и теперь слава повара Розы Папазян станет международной. Впрочем, она её вполне заслужила: готовит, как дома, с травками, пряностями – по традициям армянской кухни.

Когда госпиталь, расположенный в знаменитом монастыре, обстреливали особенно сильно, случалось, что обед задерживался: очень повар боится «Града». Но это и правда пострашнее грозы, и, признаётся Роза, если бы не совесть, может, и эвакуировалась бы.

Зелень, фрукты, овощи Роза и ее напарница – двоюродная сестра Ира, как и все новоафонки, приносят на госпитальную кухню с собственного огорода. А для почётных гостей у Розы всегда найдется «сок из монастырских подвалов» – знаменитое «чёрное» домашнее вино. При этом она доверительно сообщает, что припасла немного и другого, просто замечательного, вина: «Но его – берегу до Победы...».

Наталья

На дверях кабинета гудаутского госпиталя, где живут офтальмологи Лепихины, самодельный плакатик: «Здесь живут врачи» – и большой нарисованный глаз. Наташа чистит картошку для супчика:

[112]

– Хуже всего то, что нет микроскопа и другой необходимой аппаратуры для микрохирургии. По сути дела, работаем топором, а ведь это всё-таки глаза... Я двадцать лет оперирую, с такими повреждениями до сих пор сталкиваться не приходилось, но ничего, делаем, что можем. Ведь в сочинских больницах одно содержание раненого в пять тысяч в день обходится! Так представляешь, сколько мы с Володей денег Абхазии сэкономили?

Саратовскую больницу, где работают супруги, на два месяца закрыли на ремонт, а тут приехал врач-абхаз, знакомый их главного: очень нужна помощь хирургов-окулистов. Володя тут же согласился.

– Я, как узнала, сразу: «Тоже хочу!» Он рассердился: нечего, мол, там бабам делать! А когда поехала в аэропорт их провожать, тихонько у Джамала спросила: «Второй хирург вам не нужен?» – «Конечно, очень нужен!» И ты знаешь, за эти три дня, пока сама не прилетела, я за мужа вся извелась, от телевизора не отходила! А теперь вместе, и мне спокойно.

Отпуск у супругов без содержания, да и он уже кончился. Денег здесь не получают, спасибо, главврач саратовский порядочный человек, рабочие дни ставит. Зато абхазы щедро платят любовью и благодарностью, зовут и в гости в село, и на рыбалку.

– Мы тоже здешний народ полюбили. Теперь вот уговаривают остаться насовсем. В этой больнице раньше работал хирург – кстати, очень неплохой, я одну бабушку смотрела, он её десять лет назад оперировал – красиво сделано! Но

[113]

он грузин, кто знает, вернётся ли. И я уже Володе говорю: «Может, правда, останемся? Ну что у нас в Саратове – двадцать человек хирургов! А здесь на самом деле нужны будем людям...»

Эсма

– Когда война началась, я пошла в медсёстры. Но через два дня брат отыскал на позициях, чуть не побил, заставил уйти. С ума сошла, говорит, хорошо ещё, если убьют, а если искалечат, что с тобой делать будем?! Теперь вот работаю в Комиссии по делам военнопленных...

За окном – стеной ливень. Такого холодного и дождливого июля Эсма Амичба за всю свою жизнь не припомнит.

– В такую погоду надо лежать дома, на диване. Только не тут, в Гудауте, а именно ДОМА, в Сухуме. Конечно, дивана своего я, наверное, уже не увижу. Да и Господь с ним, с диваном – хоть стены бы остались да потолок. Здесь просыпаюсь ночью – потолок чужой. А был бы свой потолок – легла бы хоть прямо на пол и смотрела, смотрела...

– Эсма, у тебя жених есть?

– Нет. Да пока и не дай Бог, и так вся испереживалась за братьев. Ребят наших жалко, столько ампутаций, но даже на протезах не удержишь дома – на позиции бегают. Один мой одноклассник ещё в детстве руку потерял, а с первых дней оттуда не уходит, автоматчик отличный. Правда, у него правая целая...

[114]

В комнате у телевизора на программу «Вести» начинают собираться люди. Женщины – все в чёрных траурных одеждах, мужчины – в разномастном камуфляже. После новостей передают информацию о последних тенденциях моды: «Наиболее популярные цвета в этом сезоне – чёрный и оттенки зелёного».

– Значит, – задумчиво произносит Эсма, – сейчас Абхазия – самая модная страна...

Впервые опубликовано 20.08.1993 г. в информпакете № 8 Агентства новостей ИМА-пресс.

[115]