Алексей ЛОМИА. Спасибо тебе, Абзагу!

Алексей Ломиа. Фото из архива АГТРК

Командиром боевой машины пехоты – БМП-2 – я стал волей случая. В первый месяц войны, как и многие из нас, был безоружным. Когда началось Гагрское наступление, наш тогдашний командир Амиран Берзения приказал ехать на подмогу и добывать оружие в бою. Я стал ловить попутку, и тут рядом со мной притормозил автокран. В нём в Гагру ехали двое ребят: Батал Инапшба и русский парень из Сухума, Саша, со снайперской винтовкой.

На въезде в город нас остановил пикет. Мы объяснили, что едем поддержать наших, хоть и без оружия. Кто-то спросил, умеем ли мы управлять боевой техникой? Я, недолго думая, сказал, что по военной специальности – командир БМП. Батал умел управлять трактором. Саша соображал в электронике. Вот так неожиданно у нас сложилась команда!

[52]

На самом деле я был тот ещё знаток БМП... Только тогда осознал, как был не прав, когда в МГУ практически все зачёты и экзамены на военной кафедре сдавал через пресловутые две бутылки коньяка «Самтрест». Когда было совсем тяжко, приплюсовывал ещё и «Золотое шампанское». Но так поставили дело сами преподаватели: раз «черно...й», неси коньяк! По-другому получить зачёт было нереально, да и, если честно, не было особого желания протестовать. Знать бы тогда, что судьба заставит воевать, да ещё на БМП! Я бы зубами грыз военную науку, благо оснащение и преподаватели на кафедре были что надо: техника и тренажёры самых последних разработок, офицеры практически все – «афганцы». Но тогда я был только рад отвязаться.

Как только добрались до Гагры, у всех встречных спрашивали, не попадались ли где БМПэшки. И наконец – удача! Стоит, голубушка, на берегу моря, целёхонькая, да не просто БМП, а БМП-2! Мы нарадоваться не могли! Правда, выяснилось, что у неё отсырел генератор, видимо, оккупанты, увлекшись мародёрством, не ухаживали за ней. Батал быстро смекнул, в чём проблема и уже к вечеру мы завелись!

Я окрестил БМП в честь своей дочери, которая родилась в самом начале войны: «Анана». С этой машиной мы пережили немало приключений. Целая эпопея была с «убитым» блоком вертикальной наводки, который, в конце концов, пришлось банально купить на российском военном аэродроме в Бамборе. Потом мы на ней в прямом смысле слова сбежали на фронт. Командование почему-то решило, что такую уникальную технику (БМП-2 у всей абхазской армии тогда была одна-единственная) надо беречь, поэтому

[53]

оставить её в береговой охране Гудауты. Естественно, нам это было не по душе! Что, от чаек охранять?! Когда нас на третий день нашли уже на линии фронта, во взводе Валеры Делба, меня даже хотели отдать под трибунал за нарушение приказа! Сейчас так смешно это вспоминать.

Мы быстро вошли в строй, обжились на Гумисте. Наводчика Сашу, который недолго был в экипаже, заменил Лаша Зухба. Аслан Зухба, Рамаз Авидзба и Нугзар Харебава были нашим десантом. Позывной нам дали «Игрок-69».

Всей командой начали осваивать с нуля военную науку: как заряжать, как чистить пушку, как выходить на связь. И всё это в бешеном темпе! К тому же автоматическая пушка была очень капризной, требовала особого ухода и познаний. Нам повезло, что Батал обладал природным талантом, как говорится, «кушал» технику: и в моторе разбирался, и в вооружении, и гусеницу мог натянуть. К тому же механик был очень сильным, выносливым и трудолюбивым парнем. Без него нам, сухумским, как нас называли, «батареечным» (то есть привыкшим к батареям центрального отопления, неприспособленным к сложностям), пришлось бы туго! Я всегда очень тепло вспоминаю Батала. После войны его занесло в Питер и, увы, не совсем удачно сложилась его судьба.

Но даже при всех своих дарованиях Батал не мог обойтись без специальных инструментов. Добывать их мы пошли в российскую воинскую часть – знаменитую сейсмолабораторию в Нижней Эшере. Попросили солдатиков раздобыть для нас ЗИП (запасные инструменты и приборы). Они начали отнекиваться: мол, откуда у нас, да как отдадим, под трибунал подведёте... И вдруг одному

[54]

приглянулась моя куртка: у меня была рыжая кожаная куртка-разлетайка, перед войной в Турции купил – предмет моей гордости и зависти многих. Солдат восхищённо помял кожу и многозначительно протянул: вот бы мне такую курточку классную! Ни минуты не раздумывая, я её снял и предложил обмен. Так у нас появился свой ЗИП!

Очень благодарен я одному молодому русскому офицеру из этой части, Эдиком его звали. Он нам здорово помог, научил практически всему: как выбирать цель, как выставлять расстояние, как правильно стрелять. Причём мог и на деле показать... Так вот, когда Эдик обстреливал позиции противника, он всегда громко пел! Что-то несуразное, фальшивил страшно, но пел! Он просто кайфовал!

Как-то мы разговорились, он рассказал, что к началу карабахского противостояния его часть была на территории азербайджанцев. Он воевал и помогал им. Потом их перекинули на армянскую территорию. Он воевал и помогал уже армянам. Конечно, я спросил, что он будет делать, если его перекинут к грузинам? Эдик прямо сказал, что будет и там воевать, но уже против нас: «Пойми, Алексей! Я потомственный военный! Мой дед, отец – все воевали! И я люблю воевать! Это моё!» Трудно мне было его понять, но честность я оценил.

Так или иначе, но именно благодаря Эдику наш экипаж вскоре был готов действовать самостоятельно. Валера Делба определил нам участок на Кутышьхе, и мы стали кусать грузинскую оборону. Однажды выехали практически на открытую позицию и обстреляли вражеское укрепление у водокачки. Один из снарядов угодил в бак с хлором, ядовитое облако поползло на грузинские позиции напротив

[55]

эшерской спортбазы. Ходили слухи, что даже потравили мы врага, по крайней мере, после этого грузины подняли шум на весь мир, что абхазы применили химическое оружие!

Ещё мы охотились за машинами, которые подвозили личный состав по маякской трассе к вражеским позициям. Однажды засекли и подожгли их БТР, спрятанный в кустах, потом как-то приглушили вражеского снайпера, подлавливали врагов во время пересменок. Практически вся линия фронта напротив нас была пристреляна, везде мы знали расстояние до цели плюс-минус 20 метров. А если знаешь расстояние, можно посадить снаряд прямо в «десяточку», Советский Союз уж что-что, а военную технику делал изумительную!

Потом стали практиковать совместные налёты: выходили на стрельбу одновременно с другими БМПэшками и танком. Все вместе мы так насолили врагам, что они открыли на нас охоту. По фронту пополз слух, что грузиняки наняли какого-то крутого профи, который стал отслеживать нашу технику с ПТУРСом. ПТУРС – противотанковый управляемый ракетный снаряд – страшная штука для любой техники! Задача стреляющего: просто держать в перекрестии цель, и тогда в неё неминуемо попадёт ракета, управляемая джойстиком.

Первой «удачей» этого профи стал Валера Делба. По договорённости, мы должны были выйти вместе на открытые позиции и одновременно начать обстрел, но тут у нас заклинила пушка. Это часто бывает, если снаряд неправильно загнан в ленту: боёк не достаёт до капсюля и снаряд застревает. Чтобы его вытащить, надо сделать сложные манипуляции:

[56]

в особое положение поставить пушку, открыть затвор и специальным рычажком выкинуть снаряд из ленты, при этом загоняя другой на линию огня. На всё про всё уходит секунд 20–30, но в этот раз пушку заклинило конкретно и мы вынуждены были отъехать в укрытие. Стали разбирать пушку, и тут прибегают разгорячённые командиры и чуть ли не обвиняют нас в том, что подбили БМПэшку Делба, якобы мы его не прикрыли. Абсурд, конечно! Валера поймал ракету практически в лоб, его сильно обожгло, потерял глаз... Но, несмотря на это, уже через три-четыре месяца он командовал новенькой БМП-2. В Июльском наступлении Валера погиб в Шроме, под артобстрелом... Светлая ему память!

Конечно, для нас это было ударом: потерять в позиционной войне целую БМПэшку! Подбитая, она загорелась, огонь перекинулся на боекомплект и машина фактически выгорела дотла. Мы были раздосадованы и горели желанием отомстить за Валеру. Уже на следующий день запланировали небольшую операцию по обстрелу сухумской водокачки, где каждый день сменялась группа вражеских солдат из 15–20 человек.

По данным разведки, во время пересменки, приблизительно в час дня, в здании водокачки могло находиться сразу человек 40. Задачей было попасть в окна, уложить в них длинную очередь ОФЗ (осколочных фугасно-зажигательных снарядов). Мы тщательно зарядили ленту, чтобы больше не было осечек, и улеглись спать.

Я долго не мог уснуть, всё размышлял о Валере Делба и о предстоящей схватке. Ведь толком никто не мог объяснить, откуда выстрелил ПТУРС, значит, и мы могли попасть в

[57]

ловушку. Я решил помечтать перед сном – часто именно такие фантазии помогали мне уснуть. Я представлял, как наша БМПэшка стоит в укрытии. Идёт бой. К врагу прибывают два-три «Урала» с подкреплением, они начинают выпрыгивать из кузова, и тут я жму гашетку... Странно прозвучит, но во время войны это была самая сладкая грёза... В очередной раз этот приём сработал, и я провалился в сон.

Мне снилось, что я долго иду по тропинке, петляя между деревьями, в каком-то неведомом мне месте. Луна, тишина... Тропа выводит к какому-то домику. В окне – свет. Я открываю дверь, вхожу, вижу ярко освещённую большую комнату и в ней много незнакомых людей. Вдруг к центру комнаты выходит... Абзагу! Да-да, именно он, мой друг детства Абзагу Гургулия, который геройски погиб в первые дни войны! Я сильно удивлён, но радости моей нет предела: живой! Я подбегаю и хочу обнять друга. Но неожиданно Абзик делает шаг назад, становится в боевую стойку (он занимался каратэ), и наотмашь бьёт мне ногой в лицо, да ещё кинул резко: «Пошёл вон!» И всё так явственно, я даже ощутил силу удара. В мозгах вспыхнуло: За что? Почему? От острой боли и обиды я проснулся.

Уже рассвело. Спать больше не хотелось, и я вышел во двор. Так и сидел на лавочке, пока не проснулись остальные. Я никому не сказал про сон, но он меня очень озадачил. Я пытался анализировать: что я такого сделал? Почему Абзагу меня оттолкнул, да ещё и оскорбил?

Тем временем началась утренняя суета. Батал прогревал мотор, ещё и ещё раз проверяя состояние всех агрегатов. Мы с Лашей решили пока выбрать боевую позицию. Лаша приглядел удобный выезд: метров 30–40 по открытому

[56]

месту, потом поворот направо в сторону моря и уже там мы могли встать почти параллельно реке. Водокачка оказывалась прямо перед нами, в 800–900 метрах, а слева от возможного обстрела нас укрывал мандаринник. Только потом я понял, в чём заключалась наша оплошность: выбирали-то позицию с высоты человеческого роста, и нам не были видны крыши 16-этажек у въезда в город...

Я вышел на связь со штабом, доложил: «Я Игрок-69! Выхожу на работу!» Это тоже было непростительной ошибкой – конечно же, враг слушал нас! Наверняка тот профи сразу улёгся, взвёл ПТУРС и спокойно поджидал, когда мы покажемся.

По моей команде Батал проехал на выбранную точку. Я сидел на месте наводчика, а Лаша на месте командира. В этом тоже не было необходимости, в позиционке-то зачем выезжать вдвоём?! Но Лаша настоял: мол, буду отслеживать ситуацию и дам знать, если увижу вспышку ПТУРСа. Хотя, думаю, дело было в другом: ведь это он выбрал позицию и потом казнил бы себя, если б с нами без него что-то случилось.

Я быстро нашел водокачку в прицел. Сделал первые два-три выстрела одиночными. Поскольку расстояние до цели было известно, я сразу попал в окна. Переключил на очереди, дал одну, вторую... Какое неописуемое удовольствие слышать привычный лязг падающих «крабов» (гильза вылетает вперёд, наружу, а «крабы» в «крабосборник» в салоне)! Очереди чётко ложатся в цель, я вижу разрывы внутри водокачки и вдруг... Сильный качок, всё потухло и запах гари!

Кричу Баталу: «Что случилось? Почему заглох?!» Он отвечает: «В нас попали! Мотор разбит! Выбегайте!»

[59]

Проклятый профи подбил нас сверху, с тех самых
16-этажек. Основной удар пришёлся чуть правее и сзади механика. Большая часть огненной струи вырвала капот, который держался на паре десятков болтов, и разбила крышку двигателя. Вторая струя ударила Баталу в спину и выжгла кусок ладони с две. Третья ударила в башню, прожгла её прямо под пушкой, по счастливой случайности не задела боекомплект (на тот момент в ленте было около 150 снарядов!) и наискосок ворвалась в салон.

Спасибо Эдику, который наставлял нас: «Люки в БМП ни в коем случае не закрывать! При попадании в машину гранатомётного выстрела или ракеты, в маленькое отверстие под огромным давлением заходит огненная струя! В замкнутом пространстве давление становится во много раз выше допустимого. В результате у экипажа вылетают глаза, рёбра вдавливаются в легкие, прорывают их и человек захлебывается в собственной крови! Поэтому люки всегда должны быть открытыми, только тогда у вас есть шанс выжить, малёхонький, но есть!»

Вот и на этот раз наши люки были просто прикрыты, а от ударной волны распахнулись настежь. Я подтянулся и вылез из башни. Меня всего лишь засыпало множеством мелких осколков по всему телу. Они выходили из меня ещё года два-три (я даже «звенел» при прохождении магнитной подковы в аэропортах). Начали с Баталом отбегать в укрытие, и тут до нас доходит, что Лаши-то нет!

Вернулись к БМП, видим: Лаша по пояс вылез из люка и лежит бессильно. Забираемся, вытягиваем его, тащим – и в

[60]

этой суете я вдруг с ужасом понимаю, что у него нет правой руки! В момент удара он держал прицел и его плечо оказалось прямо на пути третьей струи, которая срезала руку, а уже потом ударила по люкам.

Чуть отойдя от первого шока, стали искать машину, чтобы срочно доставить Лашу в госпиталь. Он стонал от боли. На наше счастье, рана практически не кровоточила: струя просто выжгла плечо! Наконец поймали «жигулёнок», я крикнул водителю, что сейчас повезём раненого, и бросился к Лаше, лежавшему у обочины. И вдруг слышу: «Ауф! Вы же мне салон запачкаете!» – и легковушка с прокрутами срывается с места!

Ах ты... Я никого не люблю проклинать, но в ту минуту я проклял негодяя и буду проклинать до своего смертного часа! Слышал бы он, как тогда «сладко» провела время его мать и вся его родня...

Откуда-то прибежала медсестра, вколола Лаше обезболивающее. Он немного притих, но оставался в сознании. Наконец подъехал санитарный «Рафик» и мы поехали в госпиталь. Лаша трудно дышал (потом выяснилось, что была ещё и сильная контузия лёгкого), но непрерывно делал мне наставления: надо отомстить за Абзика, присмотри за моей семьёй, за братьями... Я, как мог, его успокаивал. На серпантине за пятиэтажкой водитель не вписался в поворот и вылетел с дороги. Но мы вдвоём сумели вытолкать машину назад: видимо, включились резервные возможности организма, сейчас, наверное, и с места бы её даже не сдвинули.

[61]

Наконец добрались до Афонского госпиталя. Лашу сроч­но начали готовить к операции. Я, весь в горячке, прижал хирурга к стене: «Дайте мне час времени, я привезу его оторванную руку! Надо её пришить!» В ответ слышу: «Парень! Ты в своём уме? Нам бы жизнь ему спасти: сильное ранение, отёк лёгкого! Какая, к чертям, рука!»

Врач так убедительно это сказал, что я наконец осознал страшную действительность. Нашёл кушетку, сел, стал понемногу приходить в себя.

И вдруг как ударило: вспомнил я свой сон! Абзагу даже с того света заботился о нас, предвидел, что мы попадём в беду, но прогнал меня, не пустил к себе!^[1]

Спасибо тебе, Абзагу!

[62]